funeral doom / Новосибирск
"Параллельным курсом с Esoteric во тьму безумия".
Если говорить с музыкальной точки зрения, то мы хотим сыграть дум как-то по-новому. Есть какие-то думовые стереотипы, ходы и так далее, но хочется их использовать таким образом, чтобы это была музыка, понятная не только тем людям, которые находятся внутри этой сцены и на репите слушают My Dying Bride и всякие прочие Evoken, а музыка, которая в принципе будет понятна многим. Мы, конечно, не всегда такого добиваемся, но в идеале хочется этого. Хочется элементы экстремального думла сделать понятными для других людей, потому что в современном мире нишевая музыка становится более доступной, и слушатели вообще более открыты к восприятию такого вот звукового терроризма.
Люди намного легче воспринимают, когда описываешь нашу музыку понятными им словами «похоронный рок», а не какой-то «фьюнерал дум». С другой стороны, есть такой момент, что фьюнерал и вообще экстремальная медленная музыка одинаково недоступна как металлистам, так и неметаллистам. Так что можно с тем же успехом объяснять: «Ну, мы играем очень медленный и очень тяжелый металл». Похоронный рок, очень медленный тягучий металл или «ты такое не слушаешь». Хотя можно просто говорить: «Вам не понравится».
Мы пытаемся как-то адаптироваться к реалиям нашей личной и профессиональной жизни. Station Dysthymia постоянно сталкивается с проблемами географического характера. У нас люди часто туда ездят, сюда ездят: то в Польшу, то в Москву, то в Мексику. В Новосибирске группы распадались даже из-за того, что гитарист уезжал в Академгородок или, наоборот, из Академгородка. Мы в этом смысле очень живучие.
У нас было три разных барабанщика, не считая драм-машины. С ударниками вечная проблема, у нас их обычно вообще ноль. Просто так получается, что по тем или иным причинам мы не можем играть с ними постоянно. Еще есть фундаментальная проблема: барабанщики не любят играть думло. Им нужна карданная долбежка, это дж-дж-джнь, гравити бласт и так далее. И получается, что большинство барабанщиков, с которыми приходилось иметь дело, и не только в контексте Station Dysthymia, смотрят и говорят: «Э, а что так медленно?» Приходится им каждый раз объяснять, что играть медленно сложнее, потому что, когда ты промазал чуть-чуть, это заметила не только группа, а вся публика. И сам этот момент, когда ты понял, что ты слажал, когда все поняли, что ты слажал, – этот момент длится очень долго, целую вечность.
Вечная проблема первых альбомов – концепция часто бывает разрознена, потому что в первый альбом любой группы входят впечатления, эмоции и наработки за всю их предыдущую жизнь. В Only Gray Days концепт больше построен на каких-то визуальных впечатлениях: зима в Академгородке, зима в Новосибирске… Мы хотели передать ту гамму ощущений, которая появляется во время таких вот зимних заснеженных вечеров, когда ты идешь по какому-нибудь Морскому проспекту в Академгородке в три часа ночи, и все вокруг завалено снегом, светят фонари и, кроме тебя, ни души. Или это ощущение такого ночного метро или электричек. Если это можно как-то выстроить в общую линию, то это личные переживания урбанистического жителя, урбанистический пиздец, скажем так.
Немного раздражает, что фунерал постоянно про то, как все кругом херово, потому что ну просто херово. Хочется зайти в настроение музыки с какой-то такой стороны, с которой в этом жанре еще не заходили. Поэтому показалось интересным во втором альбоме использовать концепт научной фантастики. Собственно, название Overhead, Without Any Fuss, The Stars Were Going Out – это цитата из произведения Артура Кларка «Девять миллиардов имен Бога». Альбом, если говорить о концептах, такой, эсхатологический, по поводу техногенного конца света: когда-то мы устремились к звездам, хотели вырваться из своей колыбели на Земле, а сейчас у нас потребительское общество, где мы все как-то погрязли и забыли о том, чтобы вообще смотреть на небо.
Следующий альбом хочется сделать про дух холодной войны и гонку технологий вооружения между Штатами и СССР. Каждая песня, как мы видим это сейчас, будет посвящена какому-то деятелю, мы старались больше фокусироваться на научных. Одна песня посвящена такому прекрасному чуваку, как Роберт Оппенгеймер. Читали про то, как он работал в Манхэттенском проекте, про идеологический момент, по которому он там работал, про увлечение Ведами… Ведь в свою знаменитую цитату, которую он сказал, когда произошло испытание ядерной бомбы: «Now, I am become Death, the destroyer of worlds», – он в свое время вкладывал совершенно другой смысл, чем принято считать. Это было не какое-то ощущение того, что он теперь такой весь охуенный, потому что контролирует огромное количество энергии и может делать все что угодно, а скорее, некоторое бессилие и даже фатализм по поводу происходящего, очень такие дум-ощущения. Собственно, наша центровая, флагманская песня на альбоме именно про это.
У нас есть ощущение, что некоторые предыдущие песни на самом деле мало продуманы. Они не были в течение нескольких месяцев отрепаны в холодном гараже, где пахнет картошкой. И очень многое не нравится в них именно по этой причине: не то чтобы они бездушные, дух там есть, просто его не столько, сколько хотелось бы.
Мы не стоим на месте, у нас все-таки техническая часть тоже прогрессирует, теперь мы можем играть чуть быстрее. На самом деле, то, что мы говорим по поводу ускорения не связано с тем, что нас задолбало играть медленно, «давайте играть быстрее». Хочется, скажем так, какого-то контраста в музыке, потому что в фунерале да и вообще в думле зачастую популярно «а давайте возьмем один темп и будем на том же самом каркасе играть всю песню». В то время как ты играешь относительно медленно, у тебя есть огромное звуковое полотно, достаточно большое пространство для того, чтобы варьировать разные темпы.
Есть такое золотое правило: если твоя музыка менее чем на треть оригинальна, то у тебя нет души, если менее чем на треть она не пизженная, то у тебя просто нет мозгов. В нашем случае важно упомянуть Dolorian, потому что у нас вечно такая проблема: когда мы пишем какой-нибудь новый кусок, приходится проверять всю их дискографию, чтобы убедиться, что мы его написали, а не услышали.
У нас на одну песню вооот столько риффов, часто абсолютно не нужных, воткнутых совершенно невпопад. Со Station Dysthymia исторически так получилось. И почему-то понимание того, что это количество риффов на самом-то деле не нужно, а важнее сделать песню более целостной, пришло гораздо позже. Это как в коде: чем больше кода ты пишешь, тем больше багов ты можешь сделать, а когда ты пишешь маленький код, у тебя, соответственно, возможность ошибки уменьшается. Поэтому третий альбом будет более целостным с этой точки зрения.
Со структурой мы экспериментируем постоянно, с самого начала. Когда мы делали A Concrete Wall, самую длинную нашу вещь, которая длится почти 35 минут, пришлось вокруг точки развернуть рулон туалетной бумаги, на котором мы вели структуру всей этой песни. Pink Floyd, а у них же там было как минимум два архитектора, когда писали композиции, все расписывали: вот тут поднять настроение, вот тут еще что-то… И так далее, то есть прямо планировали. В каком-то смысле мы делаем то же самое. Просто не на нормальных кусках ватмана, а на туалетной бумаге на полу в гараже.
У нас на альбоме есть волынка с пятью дилэями. Помнится, у нас некоторое время играл один барабанщик, и мы вместе слушали Neurosis, а у них есть один трек, в котором фигурирует волынка. И как-то мы его услышали и подумали: «О, прикольно вообще звучит, угарно», – и вот, собственно, человек очень загорелся идеей где-нибудь в Station Dysthymia завязать волынку. И он присылал огромное количество табов с огромным количеством предложений, что здесь было бы круто волынку или здесь было бы круто волынку. И как-то никогда это все не получалось. А потом наступил такой момент, когда этот барабанщик уже с нами не играл, мы были в Москве, писали второй альбом, и для одного места нужен был какой-то атмосферный звучок синта, который бы нагнетал ситуацию. Это была первая часть Starlit, третий трек на альбоме. И так, слово за слово, мы взяли синтезированную волынку и наложили на нее пять дилэев. Звучит норм.
Группа необязательно должна говорить про что-то одно. Когда банды ищут свое звучание, какой-то свой образ и наконец выбирают этот удачный, по их мнению, образ, то часто он получается слишком узким. Если ты посмотришь на группы семидесятых, восьмидесятых и так далее, то у них были разные песни: были быстрые песни, были медленные, были песни с разными настроениями. Но сам дух, само звучание, атмосфера, если можно так выразиться, они общие. Когда человек слушает альбом, он смотрит на вещи, на эмоции, да вообще на что угодно с той точки зрения, которую задает группа. То есть ты не столько даже показываешь: «Вот, посмотри», – а предлагаешь человеку встать рядом с тобой и смотреть вместе.
Мы любим называть Station Dysthymia «вокзалом хандры». Много названий перебиралось, была эта тема с поездами: «station» – остановка, вокзал, станция и так далее. А потом подумали, что неплохо было бы добавить немного думца во все это дело, и пришли к выводу, что нужна зимняя тема вялотекущей хандры первого альбома, о которой мы говорили. Есть такой термин «дистимия», вялотекущая депрессия. Так и получилось – Station Dysthymia.