ambient, field recordings, electronic, experimental, folk, lo-fi, tape music / Бердск
"Погружение в волшебство и хрупкую ностальгию".
Была мысль, что я назову проект Диафильмы. Когда я искал общую идею, ради чего буду делать музыку, то в какой-то момент нашел эти диафильмы и думал, что буду писать саундтреки к ним, совпадающие по сюжету, времени и вообще всем параметрам. И будут альбомы, которые так и будут называться: Диафильмы № 1, Диафильмы № 2… Но понял, что это сильно меня будет ограничивать, и тогда пришло название Лесостепь. Но тут все банально: если от моего дома в Бердске направо пойдешь, то там будут поля, а если налево пойдешь, то там будет лес. То есть это место, в котором я живу.
Первый альбом No Time to Hurry – это все-таки альбом набросков. Он, может быть, и звучит очень цельно, но обычно я люблю все концептуализировать, а здесь у альбома не было какой-то общей идеи, хотя сейчас ее и можно как-то выделить. Это была довольно размытая и абстрактная попытка оттолкнуться от того, что я делал раньше, и единственное адекватное обобщение здесь – это то, что все на этом альбоме так или иначе проба пера. Тогда я очень сильно, наверное, все-таки делал ставку на некую такую «русскость» и «акустическость». Про «русскость» хорошо написали в одной рецензии, что она какая-то очень неуловимая и в то же время достаточно интернациональная. То есть при большом желании можно эту «русскость» увидеть, я ее туда вкладывал, но альбом можно спокойно слушать и безо всяких привязок к этому.
Второй альбом, по сути, сборник диафильмов, который в то же время композиционно организован. Не будешь же ты ставить, условно говоря, все боевики на начало, а медляки – на конец, нужно как-то чередовать. И здесь это композиционное чередование есть: достаточно веселое начало, потом маленький изломчик… Даже есть один, я бы сказал, мистический триллер, Golden Hair, по сказке Бажова. А заканчивается все если не так же весело, как начиналось, то все же более умиротворенно и благостно, нежели середина. При этом я бы не сказал, что за этой композицией кроется какой-то метасюжет, который объединяет все части.
В какой-то момент я познакомился с музыкой, которая создается с помощью пленки, и очень проникся кассетной и вообще пленочной эстетикой. С lo-fi у меня автоматически работает «плюс один»: слушаю какой-то, допустим, инди-рок и слышу, что ребята записались на кассету, – все, автоматически себе в плейлист добавляю. Пленочный звук – это вроде бы только форма, причем несовершенная, но она столько добавляет к содержанию, что для меня эта форма оказывается на одном уровне с содержанием.
Лесостепь и Foresteppe для меня одно и то же. Изначально решил назвать проект Лесостепь, но так как я был заинтересован в некотором распространении музыки, то взял название и перевел на английский. Таким, очень оригинальным, образом. На мой взгляд, из-за этого не произошло какой-то сакральной потери, зато это облегчило доступ к музыке для людей из других стран. Раньше я думал: «Я же скачиваю всякие китайские группы с иероглифами, мне же интересно, и другие будут качать». Нет, все-таки для некириллических ребят кириллица выглядит, как те же самые иероглифы.
Пожалуй, я действительно вкладываю в музыку ностальгию, но если говорить про разные альбомы, то там все по-разному. Ну, с диафильмами да, здесь ностальгия удалена действительно куда-то в глубь девяностых, в детство. А если говорить про какие-то другие вещи, то они удалены настолько, насколько удалены полевые записи. В них ничего вроде бы не происходит, но я знаю, где и в каких условиях они были сделаны. Если я использую эту запись в музыке, то потом точно могу сказать, что она мне напоминает и в какой конкретный момент времени и пространства она меня возвращает. И в этом смысле да, это действительно ностальгия, и даже не просто ностальгия как общая атмосфера, а отсылка ко вполне конкретным моментам.
Я не считаю, что в музыке должна быть авторская позиция, которую обязательно нужно донести до слушателя. Своей бескомпромиссностью по этому поводу ты подвигаешь слушателей к большему, скажем так, иронизированию над твоим видением. Я не претендую на роль провидца, я претендую всего лишь на роль человека и все. И я бы хотел, чтобы моя музыка была просто музыкой, но с лицом автора, а не неким спейс-эмбиентом из глубин космоса. Все восторгаются сейчас: «О, искусственный интеллект написал музыку!» Так это же самое ужасное, что может быть.
Каждый раз, когда меня приглашают на то или иное мероприятие, я начинаю думать, какая там будет публика. Это не то чтобы желание понравиться, просто я знаю, что могу сыграть по-разному: могу более экспериментально сыграть, могу сыграть более доступно или могу как-то еще, чтобы быть в контексте. Может быть, я чересчур много думаю за слушателя, что что-то ему понравится, а что-то не понравится. В этом смысле я скорее заинтересован сделать так, как будет наиболее уместно в данный момент, чтобы мне не было самому за себя неловко. Я не считаю это изменой творческому эго. По сути, каждый мой концерт – это не то чтобы что-то принципиально новое, но я точно не сыграл два одинаковых концерта, такого не было.
Был очень хороший концерт в красноярской летней школе, куда я уже третий год езжу как историк. Днем там идут пары, а вечером достаточно свободная программа, и есть такое место, которое называется «Вечерний клуб», куда можно прийти показать какой-нибудь фильм и обсудить его или поговорить о книгах и музыке. Когда я впервые приехал туда, то никого не знал и в рамках некоего ознакомления решил устроить концерт. Было очень здорово, хотя я бы не сказал, что было что-то суперособенное. Но после него ко мне вожатые подходили и говорили: «Егор, у меня сегодня все пришли расплакавшиеся после твоего мероприятия». Это не было концертом в привычном понимании, мне было достаточно необычно и сыграть там, и получить такую сильную реакцию.
Для одних площадок я слишком экспериментальный, для других – недостаточно. Это к вопросу, куда меня причислять. С одной стороны, мне нравится, что полностью меня ни в какую коробочку с тегами не засунешь. В какую-нибудь русскую электронику, например. Но с другой стороны, это оборачивается тем, что я везде и нигде. В интеллектуальном осознании это, может быть, достаточно крутая такая позиция, что я никуда не вмещаюсь, я такой весь маргинал, но как человеку мне все равно хочется иметь свое место, а не быть где-то между электронным продюсером и фолк-музыкантом. В этом году, благодаря Шалашу у меня ощущение этого своего места наконец появилось, ведь в конечном счете все кроется не в абстрактных каких-то терминах и перечислениях, а в конкретных людях. Изначально у меня была такая позиция, что Шалаш – это просто шалаш, мои друзья и я, а не лейбл. Это, скорее, игра такая в лейбл, потому что мне опять не хотелось некой пафосности и миссии, а просто хотелось, чтобы появилось что-то среднее между двумя полярными категориями: безвестным Бэндкэмпом, которых миллион, и каким-то суперлейблом.
Разные игрушечные инструменты я использую в первую очередь для саунда. Хотя момент визуального эффекта здесь тоже присутствует. Когда я собираюсь на концерт куда-нибудь, где меня никто не видел еще, то уже думаю про то, что все-таки придется везти пианинко, чтобы показать, что вот такой у меня есть инструмент, на котором я что-то умею делать. Пианинко разваливается уже постепенно, не выдерживает этих всех перелетов. С одной стороны, это тоже значимо, я как-то говорил в одном интервью, что инструменты живые, потому что они умирают. Я показываю, что эти неведомые, какие-то странные штуки, оказывается, умеют издавать звуки, которые вполне логично и красиво вплетаются. Еще я рассуждаю в интересах слушателя: ему так интереснее будет на меня смотреть. Ничего не имею против людей, которые используют ноуты во время выступлений, потому что прекрасно знаю, что это такой же инструмент, как и все остальные, но визуально люди с ноутами – это один и тот же диджей Winamp, где-то глубоко в подсознании все равно есть мысль, что он просто нажал на кнопочку «play». Я в этом смысле глэм-рокер, то есть мне нужно больше визуального эффекта. Не то чтобы эффекта, а живого действа, скорее.
Я встречал свою музыку в пабликах для медитации, что вполне естественно, но самое смешное, что я видел, это когда с помощью трека с первого альбома, Pink Shorts, рекламировали продажу шортов. В каком-то сообществе асексуалов я тоже видел свою песню, в записи было их черно-розово-белое сердечко, какой-то манифест и моя песня. Я думаю: «Ну ладно». По идее, я должен возмущаться и говорить: «Вы неправильно меня поняли!» – и так далее. Но я понимаю, что как только ты что-то сказал или сделал, оно уходит от тебя и все, тут уже повлиять на людские интерпретации невозможно.
Мне неловко читать свои интервью, честно говоря. Я не воспринимаю интервью как интервью, я воспринимаю это просто как разговор по душам. А потом ты его читаешь, и появляется подсознательное ощущение какой-то прослушки: ты вроде общался с человеком, а тебя тут записали. Это совершенно иррациональное чувство, чисто эмоциональное такое. Отношение к интервью у меня примерно то же, что и к сопроводительным текстам для концертов, – можно обойтись без этого всего. Я рад что-то рассказать, если кому-то это действительно интересно, но мне меньше всего хочется делать это в формате «давайте-ка я вам еще расскажу про свою музыку».